Неточные совпадения
Гаврило. Так на барже пушка есть. Когда Сергея Сергеича встречают или провожают, так всегда
палят. (Взглянув
в сторону за кофейную.) Вон и
коляска за ними едет-с, извощицкая, Чиркова-с! Видно, дали знать Чиркову, что приедут. Сам хозяин Чирков на козлах. Это за ними-с.
Бердников хотел что-то сказать, но только свистнул сквозь зубы:
коляску обогнал маленький плетеный шарабан,
в нем сидела женщина
в красном, рядом с нею, высунув длинный язык, качала башкой большая собака
в пестрой, гладкой шерсти, ее обрезанные уши торчали настороженно, над оскаленной
пастью старчески опустились кровавые веки, тускло блестели рыжие, каменные глаза.
Анфиса. Правда! (Читает.) «Кажется, этого довольно. Больше я ждать не могу. Из любви к вам я решаюсь избавить вас от неволи; теперь все зависит от вас. Если хотите, чтоб мы оба были счастливы, сегодня, когда стемнеет и ваши улягутся
спать, что произойдет, вероятно, не позже девятого часа, выходите
в сад.
В переулке, сзади вашего сада, я буду ожидать вас с
коляской. Забор вашего сада, который выходит
в переулок,
в одном месте плох…»
Дома мы узнали, что генерал-губернатор приглашает нас к обеду. Парадное платье мое было на фрегате, и я не поехал. Я сначала пожалел, что не
попал на обед
в испанском вкусе, но мне сказали, что обед был длинен, дурен, скучен, что испанского на этом обеде только и было, что сам губернатор да херес. Губернатора я видел на прогулке, с жокеями,
в коляске, со взводом улан; херес пивал, и потому я перестал жалеть.
Все это раздражало Старцева. Садясь
в коляску и глядя на темный дом и сад, которые были ему так милы и дороги когда-то, он вспомнил все сразу — и романы Веры Иосифовны, и шумную игру Котика, и остроумие Ивана Петровича, и трагическую позу
Павы, и подумал, что если самые талантливые люди во всем городе так бездарны, то каков же должен быть город.
На этом разговор кончился. Матушка легла
спать в горнице, а меня услала
в коляску, где я крепко проспал до утра, несмотря на острый запах конского помета и на то, что
в самую полночь, гремя бубенцами, во двор с грохотом въехал целый извозчичий обоз.
Лидия. Ай! Я
упаду в обморок. Это не
коляска, это мечта. Можно задохнуться от счастья сидеть
в этой
коляске. Что со мною? Я его ненавижу и как будто ревную. Я бы убила эту блондинку. Нос у нее и так невелик, а она его еще вздергивает.
— Слегла
в постелю, мой друг; и хотя после ей стало легче, но когда я стал прощаться с нею, то она ужасно меня перепугала. Представь себе: горесть ее была так велика, что она не могла даже плакать; почти полумертвая она
упала мне на шею! Не помню, как я бросился
в коляску и доехал до первой станции… А кстати, я тебе еще не сказывал. Ты писал ко мне, что взял
в плен французского полковника, графа, графа… как бишь?
Кучер ударил по лошадям, и
коляска с шумом выехала
в поле. Эльчанинову стало легче; как бы тяжелое бремя
спало у него с души; минута расставанья была скорей досадна ему, чем тяжела.
Это был ужасный удар для Жоржа, он целую ночь не
спал, чем свет сел
в дорожную
коляску и отправился
в полк.
Завтра и послезавтра и
в целый ряд последующих дней у нас все шло по-прежнему: все наслаждались прекрасными днями погожего лета, два старшие мальчика пели под моими окнами «Anku dranku dri-li-dru», а окрещенный пеленашка
спал в своей
коляске, как вдруг совершенно неожиданно вся эта тишь была прервана и возмущена набежавшею с моря страшною бурею.
— Ву-ус? — отозвался тот, точно на зов издалека. Потом очнулся, увидел, что
коляска стоит на улице города, и на мгновение
в лице его появилось выражение беспомощной растерянности. Но затем взгляд его
упал на ожидающих спутников, и
в лице явилось радостное выражение, как у ребенка, которому протягивают руку. И, действительно, оба старших еврея приготовились принять его, как только он ступит на землю.
В третьем часу вместе обедают, вечером вместе готовят уроки и плачут. Укладывая его
в постель, она долго крестит его и шепчет молитву, потом, ложась
спать, грезит о том будущем, далеком и туманном, когда Саша, кончив курс, станет доктором или инженером, будет иметь собственный большой дом, лошадей,
коляску, женится и у него родятся дети… Она засыпает и все думает о том же, и слезы текут у нее по щекам из закрытых глаз. И черная кошечка лежит у нее под боком и мурлычет...
Это вызвало со стороны княгини Д* ряд мероприятий, из которых одно было очень решительное и имело успех: она сначала прислала сказать доктору, чтобы он не смел к ней возвращаться из заразного дома; а потом, когда увидала, что он и
в самом деле не возвращается, она прислала его звать, так как с нею случился припадок какой-то жестокой болезни, и наконец, через полтора месяца, когда пришла весна и природа, одевшаяся
в зелень, выманила француза
в лес, пострелять куропаток для завтрака тети, на него внезапно
напали четыре человека
в масках, отняли у него ружье, завернули его
в ковер и отнесли на руках
в скрытую на лесной дороге
коляску и таким образом доставили его княгине…
Князь Андро и Люда, мои спасители, успели вовремя. Когда я, обессиленная и измученная пережитыми волнениями,
упала без чувств, тяжело ударившись о кузов
коляски, экипаж моих друзей все-таки догнал нас. Князь Андро без всяких объяснений перенес меня
в свою
коляску, отказавшись выслушивать нелепые, наивные доводы сконфуженного донельзя Доурова. Меня отвезли
в Гори,
в дом князя Соврадзе.
После жары и духоты внизу — здесь,
в этих аллеях, по которым бесшумно катилась
коляска, было нежарко. Солнце близилось к закату, и лучи его не так
палили. Чистый воздух напоен был ароматом. Высокое небо цвета голубой лазури глядело сверху, безоблачное, прелестное и нежное.
Вставши до рассвета, взявши ванну и напившись кофе, они уезжают
в колясках, кабриолетах или двухколесных индийских каретках,
в которых сиденье устроено спиной к кучеру,
в нижнюю часть города —
в свои банки, конторы и присутственные места, и работают там до десяти часов утра, когда возвращаются домой и, позавтракав, ложатся
спать.
Раздался детский крик, обмерла Аграфена Петровна… Меньшая девочка ее лежала на мостовой у колес подъехавшей
коляски. Сшибло ль ее, сама ли
упала с испугу — Бог ее знает… Ястребом ринулась мать, но ребенок был уж на руках черной женщины.
В глазах помутилось у Аграфены Петровны, зелень пошла… Едва устояла она на ногах.
Тот понял и сейчас же распорядился, чтобы была подана
коляска. Глафиру Васильевну вывели, усадили среди подушек, укутали ей ноги пледом и повезли, куда
попало, по освещенной луной Москве. Рядом с нею сидела горничная из гостиницы, а на передней лавочке — Горданов. Они ездили долго, пока больная почувствовала усталость и позыв ко сну; тогда они вернулись, и Глафира тотчас же легла
в постель. Девушка легла у нее
в ногах на диванчике.
Я вылез за окно и повис на подоконнике, когда родителей моих не было дома, — и оттого доставленный мною им сюрприз имел сугубый эффект: возвращаясь домой
в открытой
коляске, они при повороте
в свою улицу увидали массу народа, с ужасом глядевшую на дом,
в котором мы жили, — и, взглянув сами по направлению, куда смотрели другие, увидали меня висящего на высоте восьми сажен и готового ежеминутно оборваться и
упасть на тротуарные плиты.
Бэлла занесла ногу
в стремя и глядела на дедушку Магомета, готовая повиноваться по одному его взгляду. Она с дедой ни за что не хотели сесть
в коляску и решили сопровождать нас всю дорогу верхом. Со мной
в экипаж сели Анна и Юлико. Абрек поместился на козлах вместе с ямщиком-татарином. Нарядный и изнеженный, как всегда, Юлико полулежал на пестрых подушках тахты, взятых из дому. Ему хотелось
спать, и он поминутно жмурился на появляющийся из-за гор багровый диск солнца.
Вон Бреверн
в коляске ездит,
спит до двух часов дня, а у него тысячи десятин земли.
Проснулась я во время остановки у нового духана. Подле меня
спала Бэлла. Нимало не уставшая от проведенной
в седле ночи, она села
в коляску по настоянию деды. Княжич Юлико прикорнул белокурой головкою к плечу старой Анны и также
спал.
Только по необыкновенно добрым глазам, робкому, озабоченному взгляду, который она мельком бросила, выходя из комнаты, можно было догадаться, что это была мать. Он закрыл глаза и, казалось,
спал, но слышал два раза, как били часы, как покашливал за стеной отец Сисой. И еще раз входила мать и минуту робко глядела на него. Кто-то подъехал к крыльцу, как слышно,
в карете или
в коляске. Вдруг стук, хлопнула дверь: вошел
в спальню келейник.
Телега сильно накренилась — сейчас
упадет; на ноги Марьи Васильевны навалилось что-то тяжелое — это ее покупки. Крутой подъем на гору, по глине; тут
в извилистых канавах текут с шумом ручьи, вода точно изгрызла дорогу — и уж как тут ехать! Лошади храпят. Ханов вылез из
коляски и идет по краю дороги
в своем длинном пальто. Ему жарко.
— Я? Нет, мой ангел-хранитель меня туда не завел. Я видел, что какая-то дама мчалась
в коляске, и перед нею у кучера над турнюром сзади часы. Я подумал: что это еще за пошлая баба тут появилась? И вдруг догадался, что это она. А она сразу же устроила мне неприятность: я хотел от нее спастись и прямо
попал навстречу еврею, которому должен чертову пропасть.
— Часа три как
коляска дожидается, кучер
в станционной кухне
спит…
Это ее так взбесило, что она бросила и
коляску и ребенка и со всех ног
упала ниц
в траву куртины и истерически зарыдала.
Она отвечала им, что это «не их дело», что она «сама мать», и, быстро встав с места, она повезла колясочку к выходу из сада, но на виду у всех
попала в колесо зонтиком и за один прием переломила
в зонтике ручку и опрокинула
коляску.